Из цикла "Ленинград, ЛЭТИ, шестидесятые"

     А. Головцов

Чтобы помнили.

 

В просторном загородном доме, где много лет обитаю анахоретом, с одного из снимков - экспоната ретроспективной фотогалереи - всматривается в меня взглядом волевого, очень сдержанного, надежного человека старинный, давно ушедший из жизни друг - Валерий Федорович Москаленко.

Худощавое лицо, сухопарая фигура, тонкий - чуть изогнутый - нос, большое сходство  с Леонидом Филатовым.

Весной -  в мае,  когда теплый ветерок через полуоткрытое окно   начинает перебирать складки занавесей, когда закипает белой пеной мной выращенный сад, когда появляется особый душевный непокой, взгляд с фотоснимка   усиливает и придает четкость неясным, смутным воспоминаниям о годах студенческой молодости, о нашей дружбе.

Он напоминает о первом знакомстве в институтском комитете комсомола, об искрой промелькнувшем между нами чувстве не сразу осознанной взаимной симпатии,  о нашей совместной "службе" в штабе студенческих строительных отрядов.

Он  неслышно повествует о  радовавшем нас долгом,  длившемся почти два десятка лет  общении, о моем фактически оседлом командировочном быте в гостеприимной квартире на Малой Монетной,  поднимает из глубин памяти приятные сюжеты, добрые и чуть ироничные, отороченные нежностью и уважительным юмором  к рано ушедшему,  глубоко чтимому мной другу.

 

Сухой закон и сексопатология.

В конце  июля, воскресным утром вернулся из длительной и утомительной командировки. По заданию командира районного отряда "Ладога-69" Москаленко, испектировал состояние умов и уровень производственных достижений в пятнадцати линейных отрядах, работавших в Подпорожском и Лодейнопольском районах Ленинградской области.

Во время перемещения по ненадежным лесным дорогам, мимо потрясающей   красоты озер,  спели с водителем (чтобы не уснуть!) все нам известные песни.

                                         "Долго будет Карелия сниться

  Будут сниться с этих пор

                                           Остроконечных елей ресницы

 Над голубыми глазами озер."

В помещении районного штаба, располагавшегося на втором этаже почерневшего от времени деревянного общежития на окраине Подпорожья, витал крутой запах скандала. По случаю выходного дня своим ходом прибыла боец расположенного в нескольких  километрах  отряда факультета электронной техники Элла (в скором будущем - Москаленко).

 В происшедшем  нарушение устава внутренней службы не усматривалось -  уход в выходной день был согласован с командиром отряда. Но Верховный посчитал, что приватный характер визита и возможное за этим публичное проявление пылкой симпатии расслабят по-спартански строгую, аскетическую обстановку в штабе.

По его жесткому приказу будущая супруга была отправлена в обратный пеший переход. Призвав командира к милосердию,  получил от него  служебное авто, догнал роняющую слезы путешественницу, доставил к месту дислокации. После обеда Валерий (в миру  - строгий, но справедливый!) окончательно умягчился и  отправился выправлять  случившееся недоразумение.

Оставленный им за старшего остаток дня посвятил чтению любимого Блока - заучивал  чеканную "Незнакомку":

 

 

"И  каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?)

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне"

Многократное чтение-повторение утомило, сомлел, лежа на  спине в своей  узкой постельке,  погрузился в дрему.  Многим знакомое состояние, когда сознание судорожно  цепляется за уходящую реальность, а подсознание только начинает бродить в фантасмагорических вспышках ирреальности.

…Открывается дверь. В комнату неспешно,  неслышно вплывает облаченная в прозрачно-светлый  пеньюар Прекрасная Незнакомка. Присаживается подле меня, склоняется, гладит волосы, целует в шею, в губы (о, восхитительный  сон - не проходи!),  шепчет бесстыдно-сладкие слова…

В какой-то момент почувствовал, что прерывается дыхание, что задыхаюсь. Судорожно вздрогнул, широко открыл глаза, пробудившееся сознание взяло ситуацию под контроль.

На мне,  придавив все  жизненно важные органы, покоилось распластанное, лицом к лицу,  тело главного врача районного отряда, выпускницы медицинского института Галины Касьяненко. Утомленная длительными и безрезультатными манипуляциями над объектом вожделения, пылающая женская плоть - принявшая для храбрости приличную дозу  спирта медицинского -  погружалась во встречный сон.

 От ужаса онемели все (абсолютно все!) члены, язык прилип к гортани.

                                                                             "Ужас из железа выжал стон,

По большевикам прошло рыданье."

После минутного оцепенения выбрался из-под притомившегося тела, с изменившимся лицом сбегал к протекающей неподалеку реке Свирь, остудил в ее быстрых и хладных струях перегретое трением тело.

 Поздно ночью  вернулся Москаленко. Доложил ему, что  в гарнизоне произошло нарушение, суть которого можно оценить, поднявшись в мою комнату. По дороге попросил нарушителя умеренно наказать, но из движения не изгонять.

Командир долго и весело оценивал открывшуюся жанровую сценку. Заключил, что если и  видит в призывно-доступном женском теле  нарушение, то только (почему-то с моей стороны) нарушение  естественных законов природы.

 Свистящим шепотом расшифровал старшему товарищу страшную суть происшествия - главный врач нарушила сухой закон. Валерик   пощупал  мой лоб, пробормотал, что с такими в разведку не ходят, что нужна помощь сексопатолога. Позевывая, отправился спать.

 

Несостоявшийся прием

На исходе  строительного сезона позвонил Генрих Вишневский, командир областного отряда. Поставил задачу - достойно (произнес с особым ударением) принять направляемую Смольным к нам с кратким, ознакомительным визитом депутацию высших иерархов комсомольского движения Чехословакии.

Намек понял - предложил командиру, конспирации ради, провести дипломатический раут в стенах штаба. Тот усомнился, напомнил о проваленном мною деле  питания штабистов.

Действительно, в свое время, при начальном обустройстве  рьяно взялся за проблему кормления.  Как языческие капища, оснастил места приготовления и приема пищи наставлениями из Пушкина (в кухне - "Точность - вежливость поваров", в столовой - "Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца:  чувствительность и благодарность").  Только в духовной пище и преуспел. Реальная пища была никакой, повара  менялись, спасали дежурные омлеты.

Командир принял волевое решение - устроить прием в местном ресторане. Согласовали перечень напитков (только для гостей!) и закусок. В назначенный день и указанный час  штабная номенклатура, вся в штатском, выстроилась в ожидании гостей в банкетном зале ресторана "Свирь".

 

 

 

 

Все богатство, все  гастрономические раритеты подвалов  спецраспределителя  томились в ожидании употребления на скатерти-самобранке - запотевшие  графинчики с обязательной для иностранцев водкой,  янтарем сверкающие многолетние коньяки, грузинские вина, местный лосось семужного посола, вызывающие обильное желудочное сокодвижение копченые угри и  маринованные миноги, жиром истекающий палтус, грибная селянка, телятина по-деревенски, нежнейшая бастурма и прочая, и прочая.

Через час позвонили из штаба - Смольный, по рекомендации органов, из соображений государственной безопасности, визит отменил. Главный инженер отряда Женя Артюков, очень вдумчивый и обстоятельный, вступил в деликатные переговоры с командиром.

Посей поступок - пожнешь привычку. Простив единожды, по доброте душевной,  нарушение сухого закона, Валера  не мог не уступить  очевидным аргументам опытного полемиста (не оставлять же водку?). Убеждениям поддался, взяв предварительно с нас клятву молчать, даже под самыми страшными пытками - колесованием или четвертованием..

Пошел пир с песнями и плясками, обильными тостами и пожеланиями. Подключили директрису, сильного очарования женщину. Веселились долго и самозабвенно, под неприлично-трезвым взглядом мрачного, принимавшего  только лимонад,  Москаленко. Вечеринка  затянулась далеко за полночь и  удалась  на славу.

Одно лишь было плохо - морально было тяжело.

 

Как друг  мне службу облегчил

По окончанию в 1970 году института два года отбывал воинскую повинность на берегах Аральского моря. В первые месяцы службы от непосредственного начальника узнал приятно удивившую новость - командир части, полковник Дерягин берет отпуск и уезжает в Ленинград,  определять сына в мой родной электротехнический институт.

О почти беспредельных возможностях  институтских друзей дал тонкий намек, который тут же был доставлен по инстанции. Смелость предложения командира  поразила -  шпак гражданского разлива собирается помочь в деле житейской важности служивому  полковнику (кстати, в будущем - генералу). Но фамилии Москаленко и Никольского,  на всякий случай, почти механически,  записал.

Через месяц  вместе с сыном вернулись в часть. По этому поводу  был устроен смотр личному составу. Приняв доклад о состоянии боевой и политической подготовки, полковник Дерягин  сразу же, по диагонали - через весь плац, направился ко мне. 

Не обращая принципиального внимания на заношенный внешний вид тщедушного лейтенанта, поинтересовался состоянием здоровья и быта. С удивлением узнал, что проживаю в общежитии (таково было правило для одиноких). Подозвал интенданта, приказал немедленно переселить лейтенанта Головцова в пустовавшую в офицерском доме (по соседству с его)  однокомнатную квартиру, обставить   казенной мебелью.

Как выяснилось, со вступительными экзаменами у сына не заладилось. Грустный финал погнал полковника знакомиться со всемогущими личностями. Монументальность и значимость представших  его взору фигур потрясла. Мудро-внимательного Москаленко (проректор, заместитель самого Сан Саныча Вавилова!) прекрасно дополнял государственного ума и размаха Никольский Валерий Александрович - человек крупного калибра, очень весомый в институтской среде.

 Его по-военному подтянутая фигура (тянул, как минимум, на командира бригады или эскадрона), бархатистый, с генеральским оттенком голос, изящная золотая "фикса" наповал сразили кадрового воина.  Друзья, предварительно подготовленные моим письмом, пообещали (подчеркнули -  только ради   Саши), решить в будущем году судьбу командирского отпрыска.

Репетиторство ослабило тяготы воинской повинности. Зажил полнокровной жизнью, стал другом семьи соседа, регулярно получал приглашения потрапезничать с  рыбными пирогами на закуску.

Следующим летом съездил с абитуриентом в Ленинград - дело сложилось. Не могу подобрать необходимого сочетания ярких слов могучего русского языка, чтобы описать картину  победного  возвращения в воинскую часть, тот  редкой мощи  экстаз, в который надолго погрузилась командирская семья.

Остаток срока  службы проходил с незримым, но всеми чувствуемым нимбом сильной личности, успел до ее  завершения пару раз слетать в город-герой для ревизионных проверок успехов первокурсника, общения со своими.

 

Встречи друзей.

В наступившем с 1972 года  киевском периоде жизни был руководителем отдела, разрабатывавшем программное обеспечение для электронных вычислительных машин (компьютеров), выпускавшихся производственным объединением "Электронмаш". Продукция его шла обильным потоком,  была дефицитной, потребность в разработках моего отдела также была велика.

С учетом этого, при заключении договоров на разработки  отдавал предпочтение ленинградским организациям, что предоставляло   возможность регулярно, почти каждый месяц, обоснованно  выезжать к ним в командировки.

Со временем выработался твердый порядок, некий церемониал исполнения визитов в любимый город.

Утром, с вокзала, ехал на "базу", к Москаленко. Устраивался в "своей" комнате. Позавтракав, отправлялись  в институт,  где в кабинете проректора обустраивал  рабочее место. Зависал надолго на телефоне,  позже   отправлялся  к дружку сердечному Вите Тимофееву - на "чердак" в новом корпусе, посещал институтских знакомых, уезжал по делам. 

Вечером следовало обязательное застолье по случаю киевского гостя, в кругу друзей и всегда примыкавшего к нам Виктора. Элла накрывала стол, квинтэссенцией которого становились доставленные мною с родины проректора  самогон-первак и  вызывающее у  истинного украинца особое волнение и  учащение пульса - сало.

Первая рюмка шла колом, вторая - соколом, остальные - мелкими пташечками. На пернатых начинали сакраментальное пение украинских песен. Валера любовно-торжественно  доставал подаренный мною песенник., Вите вручалась инструкция с подсказкой, что украинские буквы "и", "е"  выговариваются, соответственно,  как русские  "ы", "э".

На разминку шло Валерино любимое и мажорное:

"Ти ж мене підманула, ти ж мене підвела,

Ти ж мене, молодого, з ума-розуму звела".

Стены сотрясала  барабанная мощь голосов трио исполнителей, из окон напротив высовывались невольные слушатели.

На  завершающей (помнится, не раньше шестой) рюмке, на дне которой вмещалась вселенского масштаба вековечная скорбь украинца об оставленной земле предков, начинали  чарующую слух и сжимающую сердце, минорную из Руданского:

"Повій вітре на Вкраїну,

 Де покинув я дівчину/

Де покинув карі очі

 Повій, вітре, опівночі"

Пели, обнявшись, обливаясь сладкими слезами умиления. Витя наливал оковитую в столовую ложку, поджигал. Продукт горел ровным голубоватым  пламенем, подтверждая свои  высокое качество и  сильный градус.           Историческая справка (из Яворницкого): принятое на родине проректора любовно-ласковое наименование основного застольного напитка "оковита" - это народное упрощение латинского "Aqua vita" - аква вита - "вода жизни".

 

 

 

В этом кульминационный момент раздавался  хотя и ожидавшийся,  но всех протрезвлявший телефонный звонок. Звонила Лиля -  обожаемая жена Тимофеева и кубанская казачка.

Нескрываемый, панический  ужас  обволакивал Викторово  лицо, глаза от нервного перенапряжения округлялись. Вскакивал с телефонной трубкой, вытягивался по стойке "смирно". С провалами в голосе начинал объяснение с любимой,  состоявшем  из комбинаций трех слов  -   "Да, конечно, Лилечка."

С облегчением завершал отчетное выступление. Делая пассы руками, показывал,  как традиционным  казацким оружием ближнего боя будет Лилечка, в случае неповиновения (насмешил - какое неповиновение!?),  делать ему усекновения принципиальных для  семейной жизни  органов.

Затем растворялся в ночи, мы с хозяином садились за шахматы.

Через два-три дня визит завершался вечерними посиделками, до последней минуты. Вырывался из дому, растерзанным влетал в метро, мчался по переходам, финишным рывком настигал начинавший двигаться поезд.

И так из года в год, много лет подряд.

 

Географические особенности защиты диссертаций.

В феврале 1986 года в стенах альма-матер  защищал кандидатскую диссертацию. Готовилась она много лет, под совместным руководством Георгия Львовича Гимельфарба (столп киевского института кибернетики, энциклопедист, колосс в науке) и проректора ЛЭТИ - Владимира Ивановича Тимохина (учитель-наставник, основатель кафедры, обожаемый и любимый - океан обаяния).

В той жизни написание и защита диссертации требовали от соискателя сочетания действительных, основательных научных знаний с умением придать им естественную законченность в практической реализации. Требовался  адский, многолетний труд, настойчивость, беглость пера, высокая эрудиция.       В этой жизни высокий стиль порядочности в науке, в получении ученых степеней (за редким, увы, исключением), стал уделом редеющего отряда ее служителей - бессеребренников и мечтателей.       Время придало  терминам "кандидат", "доктор" свойства товара (недешевого), приобретаемом в качестве звучного дополнения к титулам бюрократической номенклатуры, нуворишей и подобной им братии. (Прости, любезный читатель, за субъективный экивок).

Заранее взяв отпуск, пришвартовался, как всегда, у надежного причала. От организационных проблем подготовки действа защиты освободил умничка Женя Метлицкий. Все образовавшееся свободное время посвятил  заучиванию текста выступления, протяженностью в двадцать минут прочтения ("двадцать минут позора" - таково неписаное правило техники защиты).

 Каждое утро совершал променад от дома до набережной, к месту стоянки крейсера "Аврора", успевая за время перемещения заложить в память два-три  предложения тронной  речи.

Синклит мудрецов (ученый совет)  вел небожитель Смолов. Одно его появление за председательским местом вызвало мистический ужас, каждое изреченное слово звучало, как откровение.

Вслед за моим, в режиме автопилота, выступлением пошли вопросы от членов совета. На заранее сформулированные - от "своих" -  давал заготовленные ответы. Вопросы, не прошедшие предварительной цензуры (например, от бесстрашно-принципиального профессора Барашенкова), стали частью обязательной публичной порки искателя степени.

 

 

 

 

В разделе  положительных эмоций для диссертанта - озвучивании отзывов - особое оживление у собравшегося бомонда вызвало появление на трибуне любимого однокурсника Чихмана.  Элегантным, округлым  движением представитель академической науки водрузил на переносицу шикарные роговые очки, не спеша зачитал (построенную на тончайших психологических нюансах) уважительную  оценку научного подвига  друга - "Он пел любовь…"

В урну для голосования члены ученого совета  опустили белые и черные шары  в требуемой для успеха дела пропорции.

Материалы защиты отправили в Москву, в ВАК (высшую аттестационную комиссию) для обязательного утверждения. Шли дни, подтверждения о присуждении степени не было. Вместо него пришла весть о том, что в санкционирующую  инстанцию поступил  сигнал от обеспокоенного  киевского патриота.

Кроме описания и оценки глубины моего  грехопадения, был помянут  "незлым, тихим словом"  друг Валерий, якобы двинувший в науку бесталанного. (Всех командируемых в Ленинград моих сотрудников проректор обязательно устраивал в институтской гостинице - вот кто-то и отблагодарил!)

Из столицы, по конфиденциальной линии связи, пришел успокаивающий ответ: - "Дело привычное, волноваться не стоит. Когда на утверждение приходит диссертация из Тбилиси, за ней       следуют непременные и  обильные коньяки, вина, фрукты. Когда  доходит диссертация из Киева,  за ней следуют непременные и обильные  анонимки, анонимки, анонимки".  С  небольшой задержкой, утверждение получил. Другу разъяснил  географическую особенность защиты диссертаций, извинился за общих земляков.

 

В августе 1988 года Валерия не стало. Ушел родной человек, оборвалась связывавшая меня с дорогим прошлым нить. Разрушился стержень, к которому центростремительная сила высоких человеческих достоинств друга - доброта, отзывчивость, честность, порядочность - стягивала, объединяя, многоликое сообщество людей.

Он умер, но продолжает жить в детях, в памяти родных и близких, многочисленных друзей, в выстроенных - достойных мемориальной доски их  созидателю - корпусах института.

"Прекрасна жизнь его, и все стихии

Так в нем соединились, что природа

Могла б сказать:  "Он человеком был!"

И это скромное, теплое воспоминание - моя благодарность дорогому человеку, грустный реквием и добрая эпитафия.

Чтобы помнили.

 

В тексте, в порядке цитирования использованы выдержки

из песни тех лет, А.Блока,  В.Маяковского, А.Пушкина, У.Шекспира.

 

 Новоселки – Киев                                                                   22 декабря 2003 г.